Стихотворение настроения

Посв. Леониду Енгибарову

Ты ли, Марьина Роща?
Сколько зим, сколько лет!
Вот и стало попроще...
Только радости нет.

Возвращаюсь на ощупь,
Наизусть, наизусть...
Здравствуй, Марьина Роща!
Здравствуй, Марьина грусть.

Вот он - милый навеки -
В клёнах выцветший двор...
На углу нет аптеки,
И сломали забор.

Зайчик солнечный пляшет
На пустой мостовой...
Здравствуй, день мой вчерашний!
Не кончайся, постой!

И нечаянной гостьей
Радость смотрит в окно -
Мальчик с клоунской тростью...
Было... было давно.

1974 Мария Романушко

Владимир Высоцкий — Леониду Енгибарову

ЕНГИБАРОВУ – ОТ ЗРИТЕЛЕЙ

Шут был вор: он воровал минуты –
Грустные минуты, тут и там, –
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерами
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован –
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: “Да разве это клоун!
Если клоун – должен быть смешной!”

Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:
“Вышел на арену, так смеши!” –
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненье – век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой, –
Клоун, правда, слишком мрачноватый –
Невеселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал –
Горе наше брал он на себя.

Только – балагуря, тараторя, –
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы –
Шут сгибался в световом кольце, –
Делались все горше пантомимы,
И морщины глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас –
Будто обезболивал нам роды, –
А себе – защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах, как нас прекрасно обокрали –
Взяли то, что так мешало нам!

Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.

Злое наше вынес добрый гений
За кулисы – вот нам и смешно.
Вдруг – весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь – и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего – и сломана спина.

Зрители – и люди между ними –
Думали: вот пьяница упал...
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался – и переиграл.

Он застыл – не где-то, не за морем –
Возле нас, как бы прилег, устав, –
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперед неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк – уже не пантомима:
Смерть была — царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты –
Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживем и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно – на руках...

Сгинул, канул он – как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему – придумал, –
Этот клоун был без колпака.

1972 г.

Леонид Енгибаров умер 25 июля 1972 года
в возрасте 37 лет от болезни сердца.

Все нужно пережить на этом свете

Все нужно пережить на этом свете,
Все нужно испытать и оценить...
Несчастье, боль, измену, горе, сплетни -
Все нужно через сердце пропустить.

Но главное - во тьме безумной века,
Что б ни случилось в жизни - устоять!
Быть чутким к горю, оставаться человеком
И теплоту сердец не потерять...

Не смейте умирать! Как ни тяжка утрата -
Не в силах смерть исправить ход судьбы!
Дань отдана, но вы не виноваты,
Ведь для чего - то ведь живете Вы!?!

И что-то в жизни этой бессердечной
Вам суждено исправить, изменить,
Во имя счастья, жизни бесконечной
Вам суждено спасать, добро творить!

И, может быть, когда-то Вы поймете,
Что для кого-то счастье принесли.
И со спокойной совестью вздохнете -
Вы не напрасно жизнь свою прошли!

Все нужно пережить на этом свете,
Все нужно испытать и оценить...
И лишь тогда, вставая на рассвете,
Вы сможете смеяться и любить
Карасенко Алёна

Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы.
Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как ёж, и как мишка огромный.
Папа умеет и знает вообще всё на свете.

Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Сперла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым.

Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: ты же не выдержишь, старый.

Девочка курит в окно и отрезала чёлку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку.
Девочке это давно совершенно не нужно.

Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот, или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью.

Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит ее паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами.

Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
дочка сказала, что он превращается в деда.

Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик.

Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
девочка хочет домой, хочет к папе на ручки.

Девочка женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.

Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.
Девочка знает, что всё обязательно рухнет.
Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки

в мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влёт все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
и ей всё видно совсем по-другому, чем снизу.

© Мальвина Матросова

Сентиментальный романс

Когда я брошу наконец мечтать о лучшей доле,
Тогда выяснится, что ты жила в соседнем доме,
А я измучился, в другой ища твои черты,
Хоть видел, что она не ты, но уверял, что ты.

А нам светил один фонарь, и на стене качалась
То тень от ветки, то листвы
размытая курчавость,
И мы стояли за куском вареной колбасы
В один и тот же гастроном, но в разные часы.

…О, как я старости боюсь –
пустой, бездарной, скудной,
Как в одиночестве проснусь в тоске,
глухой и нудной,
Один в начале сентября, примерно к четырем,
Как только цинковый рассвет
дохнет нашатырем!

О чем я вспомню в сентябре,
в предутреннем ознобе,
Одной ногой в своей ноге,
другой ногой во гробе?
Я шел вослед своей судьбе, куда она вела.
Я ждал, пока начнется жизнь, а это жизнь была.

Да неужели. Боже мой! О варево густое,
О дурно пахнущий настой, о марево пустое!
Я оправданий не ищу годам своей тщеты,
Но был же в этом тайный смысл?
Так это будешь ты.

О, ясно помню давний миг,
когда мне стало страшно:
Несчастный маленький старик
лобзал старуху страстно,
И я подумал: вот и мы! На улицах Москвы
Мне посылались иногда знаменья таковы.

Ты приведешь меня домой,
и с первого же взгляда
Узнаю лампу, стол хромой
и книги – те, что надо.
Свеча посветит пять минут и скоро догорит,
Но с этой жизнью, может быть,
отчасти примирит.

Дмитрий Быков

1991

Владимир Костров

Деревенское

Проложи по траве чуть дымящийся след
и хрустящий сенник положи в изголовье…
Этот
близкой луны
ненавязчивый свет
добр и жёлт,
как топлёное масло коровье.

Чуть стеклянно мерцает твоя борода,
и лечебно свечение глаз под бровями,
словно в горле, пробулькала в речке вода,
глухо ухает филин вдали
за борами.
Ты слова говоришь, словно мякиш жуёшь,
и неслышно ступаешь по травам, тихоня.
До чего хорошо ты на свете живёшь,
Афанасий Вуколович, дядя Афоня!

Этот век с его броским и резким мазком,
век грохочущих ритмов и танцев с изломом
ты во мне успокаиваешь
сиплым баском
и округлым и сочным, как яблоко, словом.
Потянуло с востока прохладой лесной,
звёзды близкие гаснут.
Светает.
Может, их деревенская баба метлой,
словно угли из печки,
в ведёрко сметает?

Эхо

Я бегу у самого откоса
И смешную песенку пою.
Эхо звонко и разноголосо
Повторяет песенку мою.

Я спросила эхо: — Замолчишь ты? —
А сама притихла и стою.
А оно в ответ мне:
«Ишь ты, ишь ты!»
Значит, понимает речь мою.

Я сказала:
— Ты поёшь нескладно! —
А сама притихла и стою.
А оно в ответ мне:
«Ладно, ладно!»
Значит, понимает речь мою.

Я смеюсь — и всё звенит от смеха,
Замолчу — и всюду тишина…
Иногда гуляю я одна,
А не скучно, потому что эхо…

Елена Благинина

ВАСИЛЬКИ

Всё васильки, васильки…
Много мелькает их в поле…
Помню, у самой реки
Мы собирали для Оли.

Оля цветочек сорвет,
Низко головку наклонит…
«Милый, смотри, василек
Вот поплывет и утонет».

Он ее за руки брал,
В глазки смотрел голубые
И без конца целовал
Олины щечки худые.

«Оля, ты любишь меня?»
Оля шутя отвечала:
«Нет, не люблю я тебя,
Быть я твоей не мечтала!».

Милый тут вынул кинжал,
Низко над Олей склонился,
Оля закрыла глаза,
Синий венок покатился.

Я ли тебя не любил,
Я ли тобой не гордился,
След твоих ног целовал,
Чуть на тебя не молился...

Всё васильки, васильки…
Много мелькает их в поле…
Помню, у самой реки
Мы собирали для Оли.

Интеллигент

Повернувшись спиной к обманувшей надежде
И беспомощно свесив усталый язык,
Не раздевшись, он спит в европейской одежде
И храпит, как больной паровик.

Истомила Идея бесплодьем интрижек,
По углам паутина ленивой тоски,
На полу вороха неразрезанных книжек
И разбитых скрижалей куски.

За окном непогода лютеет и злится…
Стены прочны, и мягок пружинный диван.
Под осеннюю бурю так сладостно спится
Всем, кто бледной усталостью пьян.

Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету,
Отчего ты так страшно и тупо устал?
За несбыточным счастьем гонялся по свету,
Или, может быть, землю пахал?

Дрогнул рот. Разомкнулись тяжелые вежды,
Монотонные звуки уныло текут:
«Брат! Одну за другой хоронил я надежды,
Брат! От этого больше всего устают.

Были яркие речи и смелые жесты
И неполных желаний шальной хоровод.
Я жених непришедшей прекрасной невесты,
Я больной, утомленный урод».

Смолк. А буря все громче стучалась в окошко.
Билась мысль, разгораясь и снова таясь.
И сказал я, краснея, тоскуя и злясь:
«Брат! Подвинься немножко».

Саша Черный

Переливание времени

Неделю за неделей проживая,
Немыслимо, но я ещё живая!
Секунды от меня в своём исходе
К кому-то моментально переходят.

В лихом своём замысловатом танце
Они перемещаются в пространстве.
Как время соотносится с режимом
Пространственным? – вот что непостижимо!

А те, к кому моё уходит время,
На эту же секунду постарели.
Часы идут... от одного к другому,
От старика к юнцу, от дома к дому.

Умру ли я и стану ли мощами,
Другой мои секунды поглощает.
И эти нити времени по кругу
Мы тянем неосознанно друг к другу.

Я от кого-то время получала,
Того, кто проживал его сначала,
И тот, кто до меня секунды тратил,
В них наставлял обычно грязных пятен.

Он капсулу царапал временную,
Секунды вытекали и тонули.
И в ритме стрелок бешеного хода
Я потеряла месяцы и годы...

Бывало, что в секундах залетали
От времени прошедшего детали:
Следы от чьих-то взлётов и падений,
Клочки, обрывки, отпечатки, тени...

Калейдоскоп чужих переживаний
Я заново за кем-то проживаю.
Как прошлого увесистая гиря,
Сдавили дежавю и ностальгия.

Секунды к нам бегут из секунд-хэнда,
Бэушные – с историей, с легендой,
Они, как губки, впитывают жизни,
Чуть надави – и скопленное брызнет.

Но если накопилось слишком много,
Минутный Двор следит за этим строго,
И вскоре наштампует им замену,
И вводит в обращенье – внутривенно.

Секунды засоряются годами,
И кровь моя страдает голоданьем,
И очень я нуждаюсь, если честно,
В переливаньи времени... и места.

Сергей Тененбаум

Семён Ботвинник

Руины Грозного

Руины Грозного страшны,
Дырявых стен провалы…
Опять зловещий лик войны,
В России — всё бывало.
Идёт, как новая волна,
Тревожная година, —
Опять солдату лжёт война:
Ты в бой идёшь за сына.
Войне опять гробы строгать,
Не впрок войне наука, —
Она и сыну будет лгать:
Ты в бой идёшь за внука.
За годом год. За родом род.
Судьбы кровавый поворот.
А мы — сыны иной войны.
Иной весны — победной,
Мы на алтарь принесены
Своей отчизны бедной.
Иная сила нас вела
В огонь — под вой металла,
Но тень двуглавого орла
Над нами не витала…
За годом год. За родом род.
Судьбы кровавый поворот.
И не постичь.
И не понять.
И страшной боли не унять.

Киноленты про любовь

На чёрном небе о любви нам шепчут звёзды,
На чёрном море о любви поёт прибой.
Бульвар Приморский напоил любовью воздух,
Сезон любви, сезон кино – он стал судьбой.

Конечно, можно раствориться в умных книжках,
С женой сразиться на костяшках домино.
С друзьями можно перекинуться в картишки,
Но для меня важней других искусств кино.

Цветы магнолий опьянят приморский вечер
Сильней, чем старое хорошее вино.
Сезон любви пускай продлится бесконечно,
В кино, как в жизни, ну, а в жизни, как в кино.

И мы смотрим вновь и вновь
Киноленты про любовь,
И с героями их жизни проживаем.
Я давно влюблён всерьез
В мир волшебных киногрёз,
И без них своей судьбы не представляю.

Лариса Рубальская

Сентябрь

Сыплет дождик большие горошины,
Рвется ветер, и даль нечиста.
Закрывается тополь взъерошенный
Серебристой изнанкой листа.

Но взгляни: сквозь отверстие облака,
Как сквозь арку из каменных плит,
В это царство тумана и морока
Первый луч, пробиваясь, летит.

Значит, даль не навек занавешена
Облаками, и, значит, не зря,
Словно девушка, вспыхнув, орешина
Засияла в конце сентября.

Вот теперь, живописец, выхватывай
Кисть за кистью, и на полотне
Золотой, как огонь, и гранатовой
Нарисуй эту девушку мне.

Нарисуй, словно деревце, зыбкую
Молодую царевну в венце
С беспокойно скользящей улыбкою
На заплаканном юном лице.

Николай Заболоцкий
1957 г.

Мы в этой жизни только гости

Мы в этой жизни только гости,
Немного погостим и станем уходить,
Кто раньше, кто поздней,
Всё поначалу было просто,
Чем дальше, тем трудней,
И жизнь летит быстрей,
И мы бежим за ней.

Как свеча, горяча,
Стекает струйкой воска
Тихо жизнь моя
И нет пути назад.
Никогда не клянись,
Не обещай, что проживёшь
Как надо жизнь,
Взгляни судьбе в глаза.

Мы в жизнь приходим по закону
Всевластвующей судьбы,
На смену тем, кто был
И тем, кто не успел.
Всё будет, как угодно Богу,
И может я спою
Всё то, что до меня
Ушедший не допел.

Два пути не пройти,
И от судьбы, как ни старайся, не уйти,
И жизнь возьмёт своё.
А назад не смотри,
Не вспоминай свои ошибки на пути,
Иди и всё пройдёт, иди, иди, иди.

Нам в жизни так бывает больно,
Израненной душой стремимся к небесам,
Ища спасенья там.
И можно быть судьбой довольным,
Но так и не понять, что есть ты на земле,
Отдавшись в небеса.

А душа улетит и всё забудет,
Ну а Бог ей всё простит,
Была б душа легка.
Просто так надо жить,
Чтоб неустанно радость
И любовь дарить
Всем тем, кто здесь в гостях.



И застыла душа, и слова невпопад…

И застыла душа, и слова невпопад…
Мысли роем уносят сознание в ад.
Что-то было не так, ничего не вернуть,
И надорванный парус зовет в странный путь…

И любовь — не любовь, и мечта — не мечта,
И дорога в цветах оказалась не та…
За туманом судьбы, за кромешною тьмой
Ветер странных надежд снова спорит со мной.

Засосет и утопит болотная мгла,
И у цели сломавшись собьется стрела…



Нас больше нет

Как жаль, но нам уже не быть вдвоем,
Никто из нас, поверь, не виноват,
Что все ушло с осенним тем дождем
И что пришла на землю вновь зима.

Нас больше нет в стране любви и счастья.
Никто из нас не властен остановить рассвет.
Наш путь назад… Он заметен снегами
И разделен меж нами слезами на глазах.

Последний раз прошел осенний дождь,
И загрустив, опал последний лист.
И лишь за ночь зима прогнала прочь
Последний крик последней стаи птиц.

В который раз синица улетит
Из рук моих за стаей журавлей,
И если Бог и в этот раз простит,
То, может быть, я снова встречусь с ней.

Нас больше нет в стране любви и счастья.
Никто из нас не властен остановить рассвет.
Наш путь назад… Он заметен снегами
И разделен меж нами слезами на глазах.

Зачем тебе последние слова,
Когда уже у двери ты стоишь,
И плащ надет, и синие глаза
Уже не те, и ты теперь молчишь.

Молчат глаза, в которых я жила,
Как прежде в них уже не отражусь,
Но если так важны тебе слова,
То ты иди, а я их вслед скажу.

Нас больше нет в стране любви и счастья.
Никто из нас не властен остановить рассвет.
Наш путь назад… Он заметен снегами
И разделен меж нами слезами на глазах.

Все лишь мечта, и это все, что было.
Неведомые силы все сделали не так.
Тот, кто хранит любовь и наши грезы
На небесах, на звездах, поймет и все простит.

Но нас больше нет в стране любви и счастья.
Никто из нас не властен остановить рассвет.
Наш путь назад… Он заметен снегами
И разделен меж нами слезами на глазах.

Как жаль, но мы никогда уже не будем рядом.
Нам никогда уже не вернуться туда,
Где мы были так счастливы.



Печаль рисует на стене

Печаль рисует на стене,
На снеге, в небе, на окне.
Я образ твой рисую на стене
И взгляд, что снова чудится в окне.
Я нарисую только для тебя
Равнины, горы, реки и моря.
Пускай печаль обходит стороной
Тот мир, в котором мы с тобой.



Если я умру раньше времени

Если я умру раньше времени,

Вы отдайте меня белым лебедям,

Между перьев их крыл я запутаюсь

И умчусь вместе с ними в мечту свою.

И не надо священника в дом мой звать,

Да и в церкви не надо меня отпевать.

Пусть меня отпоют ветры вольные,

Отпоют мою душу обездоленную.

Ну а тело мое опустевшее

Забросайте землей отсыревшею,

Да поставьте ему, некрещеному,

Крест, чтоб Богом была я прощенная.

На могилку мою не кладите цветов,

Пусть она зарастет буйною травой.

Пусть весной незабудки распустятся,

Да зима белым снегом опустится.

Если я умру раньше времени,

Пусть меня унесут белы лебеди,

Далеко, далеко в край неведомый,

Высоко, высоко в небо светлое…



Юное прекрасное одухотворенное лицо и грустные глаза.
В памяти своих родных и тех, кто близко знал ее,
Татьяна Снежина навсегда осталась молодой, ей было 23 года,
когда она погибла. У этой девушки было много талантов –
она была поэтессой, певицей и композитором.
Снежина просто не успела стать знаменитой при жизни,
широкую известность она получила уже после своей кончины.
Многие ее песни вошли в репертуар звезд российской эстрады.
Музыка, написанная Татьяной Снежиной, часто звучит
в кинофильмах, отечественных и зарубежных.
Композиция «Позови меня с собой», которую исполнила
Алла Пугачева, до сих пор пользуется огромной популярностью.

Мы облака, закрывшие луну...
Мы светимся, и кружимся, и вьемся,
Но, поблистав минуту лишь одну,
Уйдем во мрак и больше не вернемся.

Мы лютни, позабытые давно...
Рассохшиеся и в неверном строе,
Мы отвечаем ветру то одно,
То миг спустя совсем уже другое.

Мы можем спать- и мучиться во сне,
Мы можем встать и пустяком терзаться,
Мы можем тосковать наедине,
Махнуть на все рукою развлекаться.

Всего проходит краткая пора,
И все возьмет таинственная чаща.
Сегодня непохоже на вчера,
И лишь изменчивость непреходяща.

Ты к ней привык, она тебя любила.
Подарки не дарил ей и цветов,
Не говорил ей, как она красива,
И что на все ради нее готов.

Ты был все время занят. Раздражался,
Когда она заботилась, любя.
И даже ты ни разу не пытался
Узнать о чем кричит ее душа.

Она хотела стать неповторимой,
Стать самой главной в жизни для тебя,
Но снова, засыпая, видит спину,
А ей так хочется взглянуть в твои глаза.

А ей так хочется тепла и понимания,
Немного ласки и простой совсем заботы,
Чтоб уделял ей чуточку внимания,
Хотя бы в воскресенье и субботу.

Она ведь за тобой хоть даже в бездну,
И в беды не предаст, и будет рядом.
Ей хочется быть для тебя полезной,
Встречать с работы ужином и чаем.

Не ценишь ты ее, совсем не ценишь.
И не боишься вовсе потерять.
Ах, если б знал ты, скольким отказала,
Чтобы с тобой ей рядом засыпать…

Марина Цветаева

Грудь Ваша благоуханна

— Грудь Ваша благоуханна,
Как розмариновый ларчик…
Ясновельможна панна…
— Мой молодой господарчик…

— Чем заплачу за щедроты:
Темен, негромок, непризнан…
Из-под ресничного взлету
Что-то ответило: — Жизнью!

В каждом пришельце гонимом
Пану мы Иезусу — служим…
Мнет в замешательстве мнимом
Горсть неподдельных жемчужин.

Перлы рассыпались, — слезы!
Каждой ресницей нацелясь,
Смотрит, как в прахе елозя,
Их подбирает пришелец.

Генералам двенадцатого года (Вы, чьи широкие шинели)

Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след —
Очаровательные франты
Минувших лет.

Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, —
Цари на каждом бранном поле
И на балу.

Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера —
Малютки-мальчики, сегодня —
Офицера.

Вам все вершины были малы
И мягок — самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!

***

Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков-четвертый,
Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена…
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна.

О, как — мне кажется — могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать — и гривы
Своих коней.

В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век…
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.

Три сотни побеждало — трое!
Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы все могли.

Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.

Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие —
И весело переходили
В небытие.

Марина Цветаева

Я сейчас лежу ничком

Я сейчас лежу ничком
— Взбешенная! — на постели.
Если бы Вы захотели
Быть моим учеником,

Я бы стала в тот же миг
— Слышите, мой ученик? —

В золоте и в серебре
Саламандра и Ундина.
Мы бы сели на ковре
У горящего камина.

Ночь, огонь и лунный лик…
— Слышите, мой ученик?

И безудержно — мой конь
Любит бешеную скачку! —
Я метала бы в огонь
Прошлое — за пачкой пачку:

Старых роз и старых книг.
— Слышите, мой ученик? —

А когда бы улеглась
Эта пепельная груда, —
Господи, какое чудо
Я бы сделала из Вас!

Юношей воскрес старик!
— Слышите, мой ученик? —

А когда бы Вы опять
Бросились в капкан науки,
Я осталась бы стоять,
Заломив от счастья руки.

Чувствуя, что ты — велик!
— Слышите, мой ученик?

Марина Цветаева

— Ты отстрадала, я еще страдаю:


Ты отстрадала, я еще страдаю,
Сомнением мне суждено дышать,
И трепещу, и сердцем избегаю
Искать того, чего нельзя понять.

А был рассвет! Я помню, вспоминаю
Язык любви, цветов, ночных лучей.-
Как не цвести всевидящему маю
При отблеске родном таких очей!

Очей тех нет — и мне не страшны гробы,
Завидно мне безмолвие твое,
И, не судя ни тупости, ни злобы,
Скорей, скорей в твое небытие!

Афанасий Фет