Стихотворение настроения

Рубальская Лариса Алексеевна



Люблю мечтать под шум дождя

Люблю мечтать под шум дождя,
Смотреть на капли на стекле,

Люблю побыть внутри себя…
Чтоб чашка кофе на столе.

Я заберусь под теплый плед,
Свернусь калачиком и вот-

Я погашу на кухне свет
И спрячусь в сумрак от забот.

Мне мягко и тепло внутри,
Пушисто и совсем не сыро,

В субтропиках моей любви,
Вдали от тонущего мира.

Там за окошком рассвело,
И девять баллов по шкале ненастья,

А я внутри и мне тепло,
Я словно в раковине счастья

Уютен мой смешной мирок,
Его хочу я разделить с тобою

И если ты совсем промок,
Стучись! И я всегда открою!

Евгений Евтушенко — Сказка о русской игрушке
По разграбленным сёлам
шла Орда на рысях,
приторочивши к сёдлам
русокосый ясак.

Как под тёмной водою
молодая ветла,
Русь была под Ордою,
Русь почти не была.

Но однажды, – как будто
все колчаны без стрел, –
удалившийся в юрту
хан Батый захмурел.

От бараньего сала,
от лоснящихся жён
что-то в нём угасало –
это чувствовал он.

И со взглядом потухшим
хан сидел, одинок,
на сафьянных подушках,
сжавшись, будто хорёк.

Хан сопел, иступлённой
скукотою томясь,
и бродяжку с торбёнкой
ввёл угодник толмач.

В горсть набравши урюка,
колыхнув животом,
"Кто такой?" – хан угрюмо
ткнул в бродяжку перстом.

Тот вздохнул ("Божья матерь,
то Батый, то князья..."):
"Дел игрушечных мастер
Ванька Сидоров я".

Из холстин дыроватых
в той торбёнке своей
стал вынать деревянных
медведей и курей.

И в руках баловался
потешатель сердец –
с шебутной балалайкой
скоморох-дергунец.

Но, в игрушки вникая,
умудрённый, как змий,
на матрёшек вниманье
обратил хан Батый.

И с тоской первобытной
хан подумал в тот миг,
скольких здесь перебил он,
а постичь не постиг.

В мужичках скоморошных,
простоватых на вид,
как матрёшка в матрёшке,
тайна в тайне сидит.

Озираясь трусливо,
буркнул хан толмачу:
"Все игрушки тоскливы.
Посмешнее хочу.

Пусть он, рваная нечисть,
этой ночью не спит
и особое нечто
для меня сочинит".

Хан добавил, икнувши:
"Перстень дам и коня,
но чтоб эта игрушка
просветлила меня!"

Думал Ванька про волю,
про судьбу про свою
и кивнул головою:
"Сочиню. Просветлю".

Шмыгал носом он грустно,
но явился в свой срок:
"Сочинил я игрушку.
Ванькой-встанькой нарёк".

На кошме не кичливо
встал простецкий, не злой,
но дразняще качливый
мужичок удалой.

Хан прижал его пальцем
и ладонью помог.
Ванька-встанька попался,
Ванька-встанька прилёг.

Хан свой палец отдёрнул.
Но силён, хоть и мал,
Ванька-встанька задорно
снова на ноги встал.

Хан игрушку с размаха
вмял в кошму сапогом
и, злобея от страха,
заклинал шепотком.

Хан сапог отодвинул,
Но, держась за бока,
Ванька-встанька вдруг вынырнул
из-под носка!

Хан попятился грузно,
Русь и русских кляня:
"Да, уж эта игрушка
просветлила меня..."

Хана страхом шатало,
и велел он скорей
от Руси – от шайтана –
повернуть всех коней.

И теперь уж отмаясь,
положённый вповал,
Ванька Сидоров мастер
у дороги лежал.

Он лежал, отсыпался,
руки белые врозь,
василёк между пальцев
натрудившихся рос.

А в пылище прогорклой,
так же мал да удал,
с головёнкою гордой
Ванька-встанька стоял.

Из-под стольких кибиток,
из-под стольких копыт
он вставал неубитый,
только временно сбит.

Опустились туманы
на лугах заливных,
и ушли басурманы,
будто не было их.

Ну, а Ванька остался,
как остался народ.
И душа Ваньки-встаньки
в каждом русском живёт.

Мы – народ ванек-встанек.
нас не Бог уберёг!
Нас давили, пластали
столько всяких сапог!

Они знали, мы – ваньки,
нас хотели покласть,
а о том, что мы встаньки,
забывали, платясь.

Мы – народ ванек-встанек.
Мы встаём – так всерьёз.
Мы от бед не устанем,
не поляжем от слёз...

И смеётся не вмятый,
не затоптанный в грязь,
мужичок хитроватый,
чуть пока-чи-ва-ясь...

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Анна Ахматова



Дорогое лекарство – нежность

Дорогое лекарство – нежность.
Принимать каждый день по капле,
добавлять по чуть-чуть во фразы
перед каждым приёмом речи.

Очень хрупкая упаковка,
очень маленький срок хранения.
Только – в тёплом и светлом месте!
Только в любящем чьём-то сердце…

Показания к применению:
одиночество, боль, обида,
ядовитая злая горечь,
острый приступ мизантропии.

Дорогое лекарство нежность
аллергии не вызывает.
Только с фальшью несовместимо
дорогое лекарство нежность.

Дорогое лекарство – нежность.
До чего ж мы с тобой богаты,
если можем себе позволить
дорогое лекарство: НЕЖНОСТЬ!

Марина Носачева

Нежные слова

То ли мы сердцами остываем,
То ль забита прозой голова,
Только мы все реже вспоминаем
Светлые и нежные слова.

Словно в эру плазмы и нейтронов,
В гордый век космических высот
Нежные слова, как граммофоны,
Отжили и списаны в расход.

Только мы здесь, видимо, слукавили
Или что-то около того:
Вот слова же бранные оставили,
Сберегли ведь все до одного!

Впрочем, сколько человек ни бегает
Средь житейских бурь и суеты,
Только сердце все равно потребует
Рано или поздно красоты.

Не зазря ж оно ему дается!
Как ты ни толкай его во мглу,
А оно возьмет и повернется
Вновь, как компас, к ласке и теплу.

Говорят, любовь немногословна:
Пострадай, подумай, раскуси…
Это все, по-моему, условно,
Мы же люди, мы не караси!

И не очень это справедливо –
Верить в молчаливую любовь.
Разве молчуны всегда правдивы?
Лгут ведь часто и без лишних слов!

Чувства могут при словах отсутствовать.
Может быть и все наоборот.
Ну а если говорить и чувствовать?
Разве плохо говорить и чувствовать?
Разве сердце этого не ждет?

Что для нас лимон без аромата?
Витамин, не более того.
Что такое небо без заката?
Что без песен птица? Ничего!

Пусть слова сверкают золотинками,
И не год, не два, а целый век!
Человек не может жить инстинктами,
Человек – на то и человек!

И уж коль действительно хотите,
Чтоб звенела счастьем голова,
Ничего-то в сердце не таите,
Говорите, люди, говорите
Самые хорошие слова!

Эдуард Асадов

Очень сложно описать словами Нежность…

Очень сложно описать словами Нежность…
Это то, что невозможно передать…
Это – чувства переходят в бесконечность…
Это… хочется кому-то все отдать.

Это… хочется вот так, без объяснений,
Подарить частичку Солнца и Тепла…
Это… хочется, стоя в тиши за дверью,
Мыслью греть, не нарушая сна…

Это… хочется коснуться, не касаясь,
Это… хочется сказать, не говоря…
Это… хочется, глазами улыбаясь,
Посмотреть, чтобы в Душе взошла заря…

Это… хочется понять без объяснений,
Это… хочется поверить без причин,
И заполнить пустоту, что от потери…
В Душу Свет пустить, ну хоть на миг один…

Это… хочется по капле раствориться,
Это… хочется от боли оградить.
Ну, а впрочем… я могу и ошибиться, –
Это… просто невозможно объяснить…

Павел Коган

А вы знаете, как просыпается нежность…

А вы знаете, как просыпается нежность,
Как внутри начинает вдруг что-то расти,
Расцветает цветком на губах безмятежность,
Что вы долго держали в себе взаперти…

Пробежит ветерком по поверхности кожи,
Защекочет в носу и защиплет в глазах,
Каждый нерв вам и мускул в груди растревожа
И приятным теплом разливаясь в руках.

И не важно, на что среагирует нежность,
На ребенка в коляске, на ландыш в траве,
На щенка, на котенка, на чью-нибудь внешность,
На прекрасную бабочку на рукаве…

Поползет, закипит и забулькает радость,
И пока еще есть от нее пузыри,
Сохраняйте в себе эту нежную святость,
Этот свет, что проснулся внезапно внутри…

Марина Бойкова

Щемящая тихая нежность

Я читаю твой стих… а в душе теплота,
Мой далёкий… но самый мой близкий…
И сжимавшая сердце тоской мерзлота
Отпускает… и хочется жизни…

И так хочется снова увидеть рассвет…
И как звёзды за окнами гаснут…
И прожить еще сотни счастливейших лет…
И сказать тебе тёплое: «Здравствуй…»

И за завтраком просто болтать ни о чем,
От улыбок и солнышка жмурясь…
Пить жасминовый чай с отражённым лучом,
Меж глоточками сладко целуясь…

А потом целый день друг о друге скучать,
Убежав по делам неотложным…
И, как дети, минутки до счастья считать,
Приближая сердца осторожно…

Тёплый вечер… камин… только ты, только я…
И щемящая тихая нежность…
«Я люблю тебя, слышишь?» – «Родная моя…»
Наше счастье теперь – неизбежность…

Марина Есенина

Мне тебя подарила осень –
Разноцветная добрая сказка,
И смешала все дни и все ночи,
Будто яркие тёплые краски.

Средь шептанья листвы полусонной
Я услышу твой ласковый голос,
И в озёрах озябших, бездонных,
Мне любимый привидится образ.

На стекле – серебристые капли.
И ноябрь, как всегда, неизбежен.
В этот месяц унылый и зябкий
Будь со мною и чутким, и нежным.

Собирая тепло по крупицам,
На мгновенье утонем друг в друге.
Ты – моя быстрокрылая птица,
Что прибилась ко мне на маршруте.

Не спеши улетать, я согрею,
В дни зимы мой костёр не угаснет.
Из красивых надежд, как сумею,
Нам свяжу долгожданное счастье.

Елена Довбыш

Анисим Кронгауз — У балерин измученные лица

У балерин измученные лица,
Как у крестьян.
Терпения запас
У балерин, как у крестьян, таится
В неторопливом, ровном блеске глаз.

Им тоже не до спора, не до вздора —
Весну не проленись, не прозевай.
В балете, как и на поле, не скоро
Тяжёлый собирают урожай.

Здесь сутками работать не зазорно
И всё труду крестьянскому сродни.
Но только балерины сами — зёрна
И всходы тоже — сами же они.

Работающие до исступленья,
Податливы тела, сердца тверды.
Ведь сами же они — произведенья
И совершенства своего творцы.

Для человека нет труднее дела:
Себя посеять и себя взрастить
И собственное тоненькое тело
Стальным, жестоким плугом
Бороздить.

Что с этою работою сравнится?
Никто труда не видывал лютей…
У балерин измученные лица,
Как у крестьян,
Как и у всех людей.

Баллада о буланом пенсионере

Среди пахучей луговой травы
Недвижный он стоит, как изваянье,
Стоит, не подымая головы,
Сквозь дрему слыша птичье щебетанье.

Цветы, ручьи... Ему-то что за дело!
Он слишком стар, чтоб радоваться им:
Облезла грива, морда поседела,
Губа отвисла, взгляд подернул дым...

Трудился он, покуда были силы,
Пока однажды, посреди дороги,
Не подкачали старческие жилы,
Не подвели натруженные ноги.

Тогда решили люди: "Хватит, милый!
Ты хлеб возил и веялки крутил.
Теперь ты – конь без лошадиной силы,
Но ты свой отдых честно заслужил!"

Он был на фронте боевым конем,
Конем рабочим слыл для всех примером,
Теперь каким-то добрым шутником
Он прозван был в селе Пенсионером.

Пускай зовут! Ему-то что за дело?!
Он чуток только к недугам своим:
Облезла грива, морда поседела,
Губа отвисла, взгляд подернул дым...

Стоит и дремлет конь среди ромашек,
А сны плывут и рвутся без конца...
Быть может, под седлом сейчас он пляшет
Под грохот мин на берегу Донца.

"Марш! Марш!" – сквозь дым доваторский бросок!
Но чует конь, пластаясь на скаку,
Как старшина схватился за луку,
С коротким стоном выронив клинок...

И верный конь не выдал старшины,
Он друга спас, он в ночь ушел карьером!
Теперь он стар... Он часто видит сны.
Его зовут в селе Пенсионером...

Дни что возы: они ползут во мгле...
Вкус притупился, клевер – как бумага.
И, кажется, ничто уж на земле
Не оживит и не встряхнет конягу.

Но как-то раз, округу пробуждая,
В рассветный час раздался стук и звон:
То по шоссе, маневры совершая,
Входил в деревню конный эскадрон.

И над садами, над уснувшим плесом,
Где в камышах бормочет коростель,
Рассыпалась трубы медноголосой
Горячая раскатистая трель.

Как от удара, вздрогнул старый конь!
Он разом встрепенулся, задрожал,
По сонным жилам пробежал огонь,
И он вдруг, вскинув голову, заржал!

Потом пошел. Нет, нет, он поскакал!
Нет, полетел! Под ним земля качалась,
Подковами он пламень высекал!
По крайней мере, так ему казалось...

Взглянул и вскинул брови эскадронный:
Стараясь строго соблюдать равненье,
Шел конь без седока и снаряженья,
Пристроившись в хвосте его колонны.

И молвил он: – А толк ведь есть в коне!
Как видно, он знаком с военным строем! –
И, старика похлопав по спине,
Он весело сказал: – Привет героям!

Четыре дня в селе стоял отряд.
Пенсионер то навещал обозы,
То с важным видом обходил наряд,
То шел на стрельбы, то на рубку лозы.

Он сразу словно весь помолодел:
Стоял ровнее, шел – не спотыкался,
Как будто шкуру новую надел,
В живой воде как будто искупался!

В вечерний час, когда закат вставал,
Трубы пронесся серебристый звон;
То навсегда деревню покидал,
Пыля проселком, конный эскадрон.

"Марш! Марш!" И только холодок в груди,
Да ветра свист, да бешеный карьер!
И разом все осталось позади:
Дома, сады и конь Пенсионер.

Горел камыш, закатом обагренный,
Упругий шлях подковами звенел.
Взглянул назад веселый эскадронный,
Взглянул назад – и тотчас потемнел!

С холма, следя за бешеным аллюром,
На фоне догорающего дня
Темнела одинокая фигура
Вдруг снова постаревшего коня...

Эдуард Асадов

Иноходец

Я скачу, но я скачу иначе,
По полям, по лужам, по росе…
Говорят: он иноходью скачет.
Это значит иначе, чем все.

Но наездник мой всегда на мне, –
Стременами лупит мне под дых.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!

Если не свободен нож от ножен,
Он опасен меньше, чем игла.
Вот и я оседлан и стреножен,
Рот мой разрывают удила.

Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!

Мне сегодня предстоит бороться.
Скачки! Я сегодня – фаворит.
Знаю – ставят все на иноходца,
Но не я – жокей на мне хрипит!

Он вонзает шпоры в ребра мне,
Зубоскалят первые ряды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды.

Пляшут, пляшут скакуны на старте,
Друг на друга злобу затая,
В исступленьи, в бешенстве, в азарте,
И роняют пену, как и я.

Мой наездник у трибун в цене, –
Крупный мастер верховой езды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды.

Нет! Не будут золотыми горы!
Я последним цель пересеку.
Я ему припомню эти шпоры,
Засбою, отстану на скаку.

Колокол! Жокей мой на коне,
Он смеется в предвкушеньи мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды!

Что со мной, что делаю, как смею –
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею,
Я прийти не первым не могу!

Что же делать? Остается мне
Вышвырнуть жокея моего
И скакать, как будто в табуне,
Под седлом, в узде, но без него!

Я пришел, а он в хвосте плетется
По камням, по лужам, по росе.
Я впервые не был иноходцем,
Я стремился выиграть, как все!

Владимир Высоцкий

Евгений Евтушенко — Деревенский

О чем поскрипывает шхуна?
Не может быть, что ни о чём,
когда, дыша машиной шумно,
несётся в сумраке ночном.

О чём под скрип её вздыхает
матрос, едва успев заснуть,
и что сейчас ему вздымает
татуированную грудь?

Когда, вторгаясь в тучи косо,
елозя, ерзаёт бизань,
во сне усталого матроса
вдруг прорезается Рязань.

И шхуна тросами, снастями
скрипит, скрипит ему впотьмах
о снеге детства под санями,
о кочерыжках на зубах.

Он просыпается не в духе.
Он пляшет с мрачным криком «Жги!..»
внутри разрезанной белухи,
чтобы прожирить сапоги.

Он от команды в отдаленье
молчит, насуплен и небрит.
«В деревню хочется, в деревню…» —
он капитану говорит.

И вот в избе под образами
сидит он, тяжкий и хмельной;
и девки жрут его глазами —
аж вместе с бляхой ременной.

Он складно врёт соседской Дуне,
что, мол, она — его звезда,
но по ночам скрипит о шхуне
его рассохлая изба.

Уже чуть-чуть побитый молью
на плечи просится бушлат.
«Маманька, море тянет, море…» —
глаза виновно говорят.

И будет он по морю плавать,
покуда в море есть вода,
и будет Дунька-дура плакать,
что не она его звезда.

Но, обреченно леденея,
со шхуны в море морем сбит,
«В деревню хочется… в деревню…» —
он перед смертью прохрипит.

Книга нашей жизни столь мудра,
что свихнется всякий, кто листает:
зло проистекает из добра,
а добро на зле произрастает.

(Игорь Губерман)

Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,
Сpедь военных тpофеев и миpных костpов
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастpоф.

Детям вечно досаден
Их возpаст и быт, –
И дpались мы до ссадин,
До смеpтных обид.
Hо одежды латали
Hам матеpи в сpок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от стpок.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фpаз,
И кpужил наши головы запах боpьбы,
Со стpаниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь
Мы, не знавшие войн,
За воинственный клич
Пpинимавшие вой,
Тайну слова "пpиказ",
Hазначенье гpаниц,
Смысл атаки и лязг
Боевых колесниц.

А в кипящих котлах пpежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на pоли пpедателей, тpусов, иуд
В детских игpах своих назначали вpагов.

И злодея следам
Hе давали остыть,
И пpекpаснейших дам
Обещали любить,
И, дpузей успокоив
И ближних любя,
Мы на pоли геpоев
Вводили себя.

Только в гpезы нельзя насовсем убежать:
Кpаткий век у забав – столько боли вокpуг!
Постаpайся ладони у меpтвых pазжать
И оpужье пpинять из натpуженных pук.

Испытай, завладев
Еще теплым мечом
И доспехи надев,
Что почем, что почем!
Разбеpись, кто ты – тpус
Иль избpанник судьбы,
И попpобуй на вкус
Hастоящей боpьбы.

И когда pядом pухнет изpаненный дpуг,
И над пеpвой потеpей ты взвоешь, скоpбя,
И когда ты без кожи останешься вдpуг
Оттого, что убили его – не тебя, –

Ты поймешь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забpал:
Это – смеpти оскал!
Ложь и зло – погляди,
Как их лица гpубы!
И всегда позади –
Воpонье и гpобы.

Если, путь пpоpубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жаpком бою испытал, что почем, –
Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если pуки сложа,
Наблюдал свысока
И в боpьбу не вступил
С подлецом, с палачом, –
Значит, в жизни ты был
Ни пpи чем, ни пpи чем!

Не в силах нас ни смех, ни грех
свернуть с пути отважного,
мы строим счастье сразу всех,
и нам плевать на каждого.

(Игорь Губерман)

Николай Гумилев

Ты говорил слова пустые...

Ты говорил слова пустые, А девушка и расцвела, Вот чешет кудри золотые, По-праздничному весела.
Теперь ко всем церковным требам Молиться ходит о твоем. Ты стал ей солнцем, стал ей небом,
Ты стал ей ласковым дождем. Глаза темнеют, чуя грозы.
Неровен вздох ее и част.
Она пока приносит розы,
Но захоти, и жизнь отдаст.

Геннадий Шпаликов

По несчастью или к счастью...

По несчастью или к счастью, Истина проста: Никогда не возвращайся В прежние места.
Даже если пепелище Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
А не то рвану по следу
— Кто меня вернёт?
— И на валенках уеду
В сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю,
Там, где — боже мой!
— Будет мама молодая И отец живой.

Утес

Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

Михаил Лермонтов
1841 г.

Игорь Северянин



Поздней осенью

Болела роща от порубок,
Душа — от раненой мечты.
Мы шли по лесу: я да ты,
И твой дубленый полушубок
Трепали дружески кусты
— От поздней осени седые,
От вешних почек далеки,
Весною — принцы молодые,
Порой осенней — голяки.
Уже зазвездились ночные
Полей небесных светляки.
Уже порядком было снега,
Хрустели валенки в снегу,
Мы шли, а нам хотелось ега
Под бесшабашную дугу.
Люблю дугою говорливой
Пугать лесов сонливых глушь!
На тройке шустрой и сварливой
Ломать кору дорожных луж!
Эхма… В душе моей гулливой
Живет веселый бес — Разрушь.
Эй, бес души, гуляй, найди-ка,
Найди-ка выход для проказ!
Давай посулы напоказ!
Но бес рыдал в бессилье дико,
И жалок был его приказ.
А мы все шли, все дальше, дальше,
Среди кустов и дряблых пней,
Стремясь уйти от шумной фальши,
Дыша свободней, но больней. …
Присел ты, мрачный, на обрубок
Червями съеденного пня…
Стонала роща от порубок,
Душа — от судного огня…


20 ноября 1909

Вера Полозкова — Боже, где вы столько времени бегали

– боже, где вы столько времени бегали?
– космолет мы собирали с коллегами.

– отчего же рукава-то все черные?
– испытанья проводили, как ученые.

– а чтоб джинсы распороть, где вы лазали?
– специальные мечи у нас, лазеры.

– так, а что у рюкзака стало с молнией?
– небольшим метеоритом заполнили.

– так, а с варежками что полосатыми?
– их и вовсе растащило на атомы.

– а мне кажется, у вас нету совести.
– мама, совесть не нужна в невесомости.

– ну и что мне с вами делать, учеными?
– нас салатом накормить, с макаронами.

Не завидуй другу, если друг богаче...



Не завидуй другу, если друг богаче,
Если он красивей, если он умней.
Пусть его достатки, пусть его удачи
У твоих сандалий не сотрут ремней…
Двигайся бодрее по своей дороге,
Улыбайся шире от его удач:
Может быть, блаженство — на твоем пороге,
А его, быть может, ждут нужда и плач.
Плачь его слезою! Смейся шумным смехом!
Чувствуй полным сердцем вдоль и поперек!
Не препятствуй другу ликовать успехом:
Это — преступленье! Это — сверхпорок!

Игорь Северянин.
1909

Иосиф Бродский - Прощай



Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.

Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.

1957

Анна Игнатова — Сонет для ведьмы

Опять сквозь ночь летишь на помеле.
Скорее прячьтесь те, кто слишком робки!
(А что поделать, если на земле
И в полночь на дорогах всюду пробки?)

Твоя улыбка вызывает страх,
Хотя во рту еще четыре зуба…
«Смотрите, ведьма! Ведьма в небесах!» —
Тебе кричат и обзывают грубо.

Хохочешь ты ругателям в ответ,
Себя не затрудняя остановкой.
Пускай они каргою и чертовкой
Тебя бранят, до них нам дела нет.

Пускай визжат, рисуют мелом круг…
Но для меня ты фея, милый друг!

Игорь Северянин



Сострадание

Жалейте каждого больного
Всем сердцем, всей своей душой,
И не считайте за чужого,
Какой бы ни был он чужой.

Пусть к вам потянется калека,
Как к доброй матери — дитя;
Пусть в человеке человека
Увидит, сердцем к вам летя.

И, обнадежив безнадежность,
Все возлюбя и все простив,
Такую проявите нежность,
Чтоб умирающий стал жив!

И будет радостна вам снова
Вся эта грустная земля…
Жалейте каждого больного,
Ему сочувственно внемля.